В театре Шаубюне (Schaubühne am Lehniner Platz) 19 октября 2017 года состоялась премьера театральной постановки „Ленин“ (Lenin) швейцарского режиссёра и политического активиста Мило Рау (Milo Rau).
В этом году 100-летие Октябрьской революции отмечают во всём мире. Так или иначе. Где-то событие отмечается празднично, где-то задумчиво, кто-то отмечает, проводя очередной анализ исторического события, кто-то пытается кардинально переосмыслить произошедшее. При этом сложно, да практически невозможно, рассуждать о событии столетней давности вне актуального контекста. И географического в том числе.
„Ленин“ на площади Ленина
Берлинский театр на площади Ленина (площадь Lehnin названа в честь монастыря в земле Бранденбург, который получил своё имя от славянского слова „олениха“; Владимир Ильич на этот раз ни при чём) по праву считается культовым. Фраза „вечно молодой и вечно пьяный“ отлично, хоть и дерзко, подходит под описание этой театральной сцены, на которой провоцируют, искусно объединяя искусство и политику, историю и актуальные события в городе, в стране, в мире. Социально-политический аспект всегда был и остаётся для театра одним из главных мотивов в выборе пьес. Публика может принимать с восторгом или реагировать категоричным отторжением на происходящее на сцене Шаубюне, но она, публика, всегда благодарна за приглашение к дискуссии в формате театра. Неизменные аншлаги тому подтверждение.
Актуальная постановка Мило Рау „Ленин“ не исключение из этого правила. Двухчасовой спектакль рассказывает, показывает и размышляет о последнем дне жизни Владимира Ильича. История и провокация на сцене, аншлаг в зале и широкое пространство для размышлений и дискуссий на тему образа исторической фигуры Владимира Ленина в 2017 году.
Ленин жил. Ленин жив. Ленин будет жить?
Владимир Ильич Ленин на сцене немецкого театра проживает последние часы своей жизни. Революционер, идеолог и создатель Коммунистического интернационала, основатель СССР в постановке Мило Рау оказывается узником в бревенчатых стенах своей дачи, заключённый в немощи собственного тела, разбитого инсультами.
В центре сцены стоит дача Ильича. Клаустрофобично закрытое пространство деревянного особняка открыто для зрителей со всех сторон. Слева от дачи — зал ожидания для актёров задействованных в постановке, справа — гримёрка, где на глазах у зрителей, без отрыва от театрального производства профессионально гримируют актёров к роли. Над особняком, как небосвод, нависает большой экран. На нём транслируется всё происходящее на сцене, частично то, что и так открыто зрительскому взгляду, большей частью то, что скрывается в многочисленных комнатах ленинской дачи — гостиной, кухне, столовой, ванной, спальне.
Дом этот находится в постоянном движении, планомерном, методичном, ритмичном, поскрипывая на каждом новом витке, но кружится он беспрестанно. Это метафора карусели нашей жизни? Символ перманентной революции мирового пролетариата, о которой мечтал Ленин, но которой так и не случилось? Чтобы это не означало, зрители кружатся в ритме этой театральной карусели, которая на самом деле никуда не движется, а лишь вращается вокруг своей оси, как заезженная пластинка. Немецкие критики назвали эту крутящуюся дачу „советским бункером“. Возможно для немецкого зрителя всего один портрет Ленина на стене уже вызывает недобрые ассоциации. Советский же человек, или тот, который хотя бы год своей жизни походил со значком октябрёнка, узнает в декорациях сценической дачи Ильича интерьер подмосковного имения Горки, куда Ленин переехал в 1923 году из-за болезни.
Шницель-коммунисты
Болезнь Ленина доминирует события на сцене. На даче вокруг немощного вождя пролетариата крутятся Надежда Крупская, Лев Троцкий, Анатолий Луначарский, Сталин, лечащий врач Ленина Фёдор Гетье, личный секретарь, личная охрана. Действующие лица зрителям представляет блистательный австрийский актёр Феликс Рёмер (Felix Römer) в роли Льва Троцкого. На этой даче Троцкий выступает в роли тамады и ведущего вечера. Актёр ещё до первого пролога сообщает публике с родным ему венским акцентом, что отец его был троцкистом и вызывает этим волну смеха в зале. „Да-да, троцкисты и коммунисты тоже были в Вене. Правда революцию они совершали в венских кафе, мы их называли шницель-коммунистами.“
„Я немного завидую людям на Западе, для которых Ленин и Троцкий всё ещё являются иконами. Тогда я думаю: это всё, конечно же, хорошо, но я-то прожил 23 года в реальных условиях социализма,“ — это слова обращённые к зрителям актёра Кая Шульце (Kay Bartholomäus Schulze), немца родом из Восточной Германии. Его как раз гримируют за столиком к роли личного врача Ленина Фёдора Гетье.
Вот так элегантно связываются на этой сцене две идеологические линии одного столетия в одно кольцо. Культурная и историческая память об Октябрьской революции неоднородна. Во многом идеализированное представление на Западе и реальный взгляд на прошедшие десятилетия в социализме сосуществуют параллельно. И кажется, что только анализ исторической фигуры Ленина мог бы помочь подвести общий знаменатель между 1917 и 2017 годами.
А где же Ленин?
Красивая блондинка с распущенными волосами чуть ниже плеч, стройная фигура, строгое лицо с уставшим взглядом человека, который отработал свою жизненную смену, но так и не понимает, зачем ему указывают на постельный режим — это Владимир Ильич.
Глядя на Ленина в гениально утончённом исполнении швейцарской актрисы Урсины Ларди (Ursina Lardi) сложно избежать в первые минуты чувства смятения. Приём остранения (по Шкловскому) исполнен здесь, безусловно, чётко, эффектно и наводит на мысль о гендерной нейтральности образа вождя пролетариата… Впрочем, через час действия на глазах у публики гримёр оденет на актрису театральную лысину, будут приклеены и бородка, и усы, кожа состарится, а взгляд станет абсолютно одержимым. Вот он Ленин, которого все ждали. Жаль лишь, что за этими очень чётко оркестрованными театральным режиссёром манёврами теряется нить повествования. В памяти остаются яркие образы, но они не сплетаются в одну общую метафору, не выливаются в политический манифест ни „за“, ни „против“, ни „плохой“, ни „хороший“ и ни „злой“…
Здесь говорят по-русски
И это несмотря на то, что метафорами спектакль перенасыщен. Вот свежая рыба. Её разделывают на сцене, готовя на ужин для жителей дачи. На экране оператор крупным планом показывает кишки, вываливаемые наружу… „Уха? Nicht schlecht!“ — это говорит Троцкий, кладя ложку на стол. С каждым новым витком этой карусели со сцены всё чаще слышны русские слова, а взгляд публики фокусируется уже только на экране, чтобы успеть прочитать титры немецкого перевода диалогов. А те, кто в переводе не нуждается, могут даже расслышать интонации грузинского акцента Иосифа Виссарионовича.
Сталин интересуется у Надежды Крупской, как она смотрит на идею бальзамирования тела Ленина? Её категорический отказ растворяется в этой исторической дачной карусели. А присутствие Сталина тем временем становится всё больше. Он молод и он здоров. Сталин сперва активно соблазняет Ленина, затем доминирует сцену лишь своим присутствием.
К этому моменту все жители дачного дома сошли с этой исторической карусели. Ленин остаётся один. В предсмертной агонии вождь мирового пролетариата начинает агитировать народные массы…
А мы, сидя в зале театра и глядя на происходящее на сцене, знаем, что победы мирового пролетариата не случится, что коммунизм не будет построен в отдельно взятой стране, что после гражданской войны и массового голода идея утопии коммунизма захлебнётся в крови сталинского террора. Однако эта мысль утонула под звуки гипнотизирующей музыки пронзительно тихого произведения „Silentium“ („Молчание“) Арво Пярта, эстонского композитора, который был вынужден в 80-е годы покинуть свой дом в советской Эстонии, чтобы обрести его здесь, в Берлине.
Evgenia Grabovska
Фото © Thomas Aurin